Валерий Борисович Агафонов

Вечер памяти В. Агафонова

12 ноября 1984 года

Пурцеладзе А. А.: Валера Агафонов очень много значил в моей жизни. Судьба сводила нас дважды. В первый раз, когда Валерка был совсем еще мальчишкой, а я – на 25 лет моложе. Уже тогда гитара, казалось, была продолжением его рук. Его не возможно было представить без гитары.

Он не очень много говорил, не всегда охотно слушал, но всегда много и охотно пел. Его можно было увидеть не столько на рабочем месте, и не столько в аудитории, сколько под нашей институтской лестницей. Все, кто работал и учился в Ленинградском театральном институте, помнят это место. Теперь его нет, как нет и много другого.

Вот на этом месте сидел Валера с гитарой. Он только еще учился, только, казалось бы, подбирал мелодии, а гитара уже была его продолжением. И голос у него был такой звонкий, такой удивительно красивый, полный. Ничего еще не было. Все беды и радости были еще впереди. Был только вот этот голос, от природы поставленный, божественный, победоносный.

А потом Валера уехал из Ленинграда. И только несколько лет назад снова пришел ко мне, но уже совершенно по-другому, на равных. Я помогала ему работать. Он не просто хотел петь романсы, он хотел очень много о них знать. И я делилась с ним всем тем, что знала о текстах, об авторах, потом стала выкапывать что-то в книжках. Мне хотелось как можно больше ему дать. Мы вместе работали, и эта совместная работа … Я даже не знаю, что она давала Валере. Наверное, какие-то знания… Но для меня она была высоким наслаждением, я была счастлива. И вместе со мной была счастлива моя семья, потому что Валера очень много пел у нас. Каждый романс он пел по много раз: искал, спрашивал, так ли это. Часы проходили совершенно незаметно. Если бы знать, что их осталось так немного!

В нем было много удивительных сочетаний. Во-первых, сочетание высокой музыкальности и от природы поставленного, красивого голоса. Потом удивительное сочетание стихийности дара и необыкновенной работоспособности, высочайшей организованности, когда речь шла о работе. Удивительное сочетание пронзительного лиризма и юмора, чувства смешного. Вот посмотрите, в каких-то романсах, где рядом с пронзительным лиризмом есть место улыбке, Валерочка всегда улыбается. Появляется какая-то легкость, – и тут же трагизм.

Он был очень одаренным человеком. Очень. К нему только начала приходить настоящая известность, материальная устойчивость. Все, чего он был достоин по-настоящему, только начиналось.

Должна сказать, что к русскому романсу я причастилась в юности. Я росла в доме, где хранилось много романсов – и Панина, и Вяльцева, и Плевицкая, и Морфесси. Их пела мама. И, кроме того, у нас было много пластинок, еще старых граммофонных. А потом, после войны, когда все эти пластинки и ноты погибли, я ходила слушать романсы на концерты. Но первый раз по-настоящему, сердцем я услышала и поняла русский романс от Валерочки Агафонова. Он умел как-то особенно проникать в душу русского романса, в слова и мелодию. Это был высокий дар. Дар, который превращает отдельно взятые музыку и слова (как в «Нищей», которую вы сейчас слышали), совсем в иное качество. Вот этот высокий дар проникновения в самую суть романса был дан Валере в самой полной мере.

Он был счастлив в последние годы. Пришло счастье любви, счастье отцовства, счастье творчества. И так вот все оборвалось…

Знаете, время такая безжалостная и такая благодатная вещь, так разумно и мудро мы созданы, что острая боль проходит. Раны закрываются, остаются только рубцы. Вот эта острая боль пройдет у всех, кто пришел сегодня сюда. А Валерочкин дар останется. Но мы должны сделать все, чтобы он остался не только с нами, а со многими-многими людьми. Надо, чтобы появились его пластинки, чтобы его слушали. Ведь романс – это огромный пласт русской культуры. Его надо сохранить.

Обухович О.: Вы услышали сегодня много романсов. Щедрость таланта Валерия была в том, что их были сотни и сотни. У меня было такое ощущение, что он брал пригоршней и разбрасывал звезды. Берите, если вы любите, если вам нравится! Эти звезды сверкали, пока сам он не превратился в далекую звезду, которая светит нам таким чистым голубым светом.

Когда я думаю о Валерии, я обязательно связываю с ним свое представление об интеллигентности артиста и человека. О той интеллигентности, которую Шукшин определил, как понимание другого и созидающую силу добра. Хочется вспомнить о таких понятиях, как исполнение желаний, исполнение долга. «Исполнен труд, завещанный от Бога». Исполнение, как полнота выражения. И вот этой полнотой выражения Валерий обладал в уникальной, неизмеримой мере. Полнота выражения души поэта. Полнота выражения души композитора. Он полностью выражал их душу, причем обнажал ее очень деликатно. И с огромным доверием к нам.

А созидающая сила добра его таланта в том, что происходило очищение и просветление наших душ. Происходило всегда, когда его слушали. Интеллигентность – это не только душевность, но и одухотворенность. Одухотворенность в ахматовском определении – способность нести и передавать традицию. Традицию сопричастности к вечным ценностям истины, добра, красоты, любви.

Валерий обладал безукоризненным стилевым чутьем. Когда он исполнял романсы на слова Пушкина, Тютчева, это было абсолютным погружением в эпоху. Было ощущение, что только так они и звучали, так их воспринимали и Пушкин, и Тютчев, и Тургенев, и Куприн, и Булгаков. В его исполнении восстанавливалась связь времен. И это было чудом!

Когда ремесло достигает высот совершенства, оно становится искусством. В нашем восприятии Пушкин и Лермонтов – это чудо. Потому что, когда мы сталкиваемся с их творчеством, то перестаем отдавать себе отчет в том, как это сделано. Когда мы слушали Валерия, тоже происходило чудо, потому что мы воспринимали его всем сердцем, на едином дыхании.

Валерий приходил на концерты с маленьким камертончиком, с помощью которого он настраивал свою гитару. И вот таким камертоном была его собственная душа. Она настраивала нас, обращала к вечным истинам – добру, красоте и любви. У Сильвы Капутикян есть стихотворение.

Вот так, как к солнцу, мы привыкли к Валерию. Мы забывали, что его надо беречь, что он может перестать быть вечным живым чудом.

В русской поэзии и в романсе часто встречается образ свечи, как образ рукотворного света. Наша память должна быть благодарным светом свечи. Преступление – быть скупыми, молчать о чуде, свидетелями которого мы были. Нужно чтобы эта свеча сбирала людей, дарила тепло и свет, чтобы это чудо осталось не только с нами, но и с нашими детьми и внуками.

Кадлец М.: Впервые мне посчастливилось встретиться с Валерием, уже когда он мог сесть к микрофону и с первого раза записать романсы так, что из этого можно было делать пластинку. Он был уже большим мастером. Было это два года назад. Наверное, кто-то из вас слушал передачу Ленинградского радио, где я говорила о том, что звукорежиссеру действительно ни разу не пришлось остановить Валерия, – так все было хорошо и закончено. И сейчас мне хочется обратиться ко всем, кто находится в зале, потому что собрались не случайные люди, а те, кто любил искусство Валерия при жизни (а может быть, есть среди нас и те, кто полюбил его благодаря записям), и ответить на вопрос, который очень часто встречается в письмах радиослушателей. Почему нет пластинок Агафонова? Кто в этом виноват? Во многих письмах чувствуется боль от того, что по отношению к Валерию была совершена какая-то несправедливость.

Знаете, путь Валерия был очень сложным, тернистым. Вероятно, этим и объясняется то, что он поздно стал известен как профессионал. Наверное, вы сегодня обратили внимание на то, что звучат записи разного качества. И разного качества не только в техническом отношении, а он сам совершенно по-разному предстает перед нами, как, например, в первой записи.

Она была сделана больше 20 лет назад. Мы получили возможность услышать ее, благодаря тому, что она сохранилась у одного из друзей Валерия. Может быть, кто-то был удивлен или шокирован качеством звучания. Но устроители вечера специально пошли на это, желая показать весь путь артиста.

И то, что он не был известен в начале… Вернее, он был известен тем, кто его слышал, тем, кто с ним общался. Он не мог не произвести впечатления. И вот сейчас прозвучат записи, которые он сделал два года назад на радио. Там примерно 45 минут звучания, то есть, этого хватит на пластинку.

Отвечая на письма радиослушателей, я хочу сказать, что сейчас нашей редакцией писем, нашей музыкальной редакцией проводится работа. Мы собираем письма поклонников творчества Агафонова, выбираем из них наиболее значимые, весомые куски. Все это будет представлено в отчете нашему председателю комитета и за его подписью будет отправлено ходатайство на фирму «Мелодия». Я думаю, что пластинка выйдет.

Что же касается просьб издать несколько пластинок, реставрировать записи, которые сохранились у коллекционеров, то тут я позволю себе сказать, что это прекрасно как история, но для первого знакомства с искусством Агафонова это не совсем годится. Может быть, кто-то со мной не согласен, но есть еще такой институт как худсовет фирмы «Мелодия», который и с художественной, и с технической стороны наверняка это забракует. Так что, рассчитывать на это не стоит. А сейчас мне хотелось бы прочитать выдержки из некоторых наиболее показательных, что ли, писем. Из писем, которые люди написали сразу после окончания передачи. Если вы не устали, я позволю себе зачитать.

«Творчество Валерия Агафонова не хотелось бы называть искусством, тем более, мастерством. Ординарные понятия эти даже как-то не приходят в голову, когда слушаешь голос певца. Это поет само сердце, открытое, нежное, удивительно чистое и доброе сердце. Такого воздействия невозможно достигнуть никаким мастерством. Такое дается только природой, с самого рождения большого человеческого таланта.

Мы старые люди, но не нужно думать, что старость всегда сентиментальна, слезлива. Все мы прожили долгую, далеко не легкую жизнь, все мы пережили войну, многие из нас блокаду. Вплотную знаем горькую тяжесть потерь, не раз проходили уроки мужества. Но нам посчастливилось не однажды видеть и слышать немало истинно прекрасного и подлинно настоящего.

Слушая Валерия, многие из нас плакали. Это были слезы, которые нельзя удержать, потому что это были слезы сердца. Нельзя, невозможно представить, что это – все. Что новых чудесны,х ласковых песен больше не будет. Мы очень верим вашему обещанию отыскать все магнитофонные записи, которые существуют. И надеемся, что вы внесете их в золотой фонд радио». Этого, как я уже объяснила, к сожалению, сделать не удастся.

«Не услышит Ленинград песен прекрасного сердца». И «Пусть все-таки услышат их, и не только ленинградцы, но и вся страна».

Да, вот здесь пишут: «Вашу передачу мы ждали с нетерпением еще задолго сверяя число и час. (Речь идет о повторе передачи). Когда смолкли последние звуки, мы расходились не сразу и молча, обсуждений быть не могло. Прошла ночь, но чувство волнения не улеглось, к нему лишь прибавилось горькое сознание утраты. Ведь мы были, возможно, последними, кому Валерий обещал подарить свои песни.

На встречу в Доме ветеранов сцены он согласился удивительно охотно, приветливо и радостно. Концерт был объявлен. Нам только оставалось уточнить час встречи. Встреча не состоялась. Но она состоялась вчера, 24 октября в 19.31. Мы слушали живой голос певца, и он всегда будет для нас живым. Мы благодарим Валерия Агафонова за песни большого, нежного, щедрого и светлого сердца.

От имени группы ветеранов сцены Ленинградского Дома им. Савина, Евгения Владимировна Лисецкая, заслуженная артистка РСФСР, орденоносец».

Не буду больше вас задерживать, но есть еще масса великолепных писем, сердечных и искренних, в которых Валерий характеризуется так, как он этого заслуживает. О нем хочется говорить только в превосходной степени, что не всегда возможно в эфире.

Сейчас вы услышите записи, которые он сделал на радио.